Городская полиция вдруг потребовала паспорт ребенка; я отвечал из Парижа, думая, что это простая формальность, — что Коля действительно мой сын, что он означен на моем паспорте, но что особого вида я не могу взять из русского посольства, находясь с ним не в самых лучших сношениях.
Дело о них перешло в уездный суд, и месяца через три вышло решение: «Задержанных в г. Н-не крестьян Степана Лябихова и Настасью Прокудину наказать при н-ской
городской полиции, Степана шестьюдесятью, а Настасью сорока ударами розог через нижних полицейских служителей и затем отправить по этапу в к-сий земский суд для водворения в жительстве».
— Нет, этого нельзя… Устройте, Корнилий Потапович, чтобы они дали знать только
городской полиции, а вне Петербурга пусть его гуляет где хочет… А то это уже слишком, мне это ляжет на совесть…
Во избежание огласки, формального следствия по этому делу не предполагается и начальство намерено ограничиться одним дознанием с конфиденциальным сообщением куда следует о действиях Подозерова и священника Минервина, а за майором Филетером Форовым, издавна известным в городе своим вредным образом несбыточных мыслей и стремлений, строго вменено местной
городской полиции в обязанность иметь неослабленное наблюдение».
Неточные совпадения
Но и в провинции праздновали натянуто, неохотно, ограничиваясь молебнами, парадами и подчиняясь террору монархических союзов «Русского народа» и «Михаила Архангела», — было хорошо известно, что командующая роль в этих союзах принадлежит
полиции, духовенству и кое-где —
городским головам, в большинстве — крупным представителям торговой, а не промышленной буржуазии.
Картина была ужасная. И прокурорский надзор, и
полиция видали всякие виды, а тут все отступили в ужасе. Несчастная женщина, провисевшая в ремнях трое суток, находилась в полусознательном состоянии и ничего не могла отвечать. Ее прямо отправили в
городскую больницу. Кожин присутствовал при всем и оставался безучастным.
Бандерша, и вышибала, и
полиция, и медицина, и
городская управа блюдут твои интересы.
Когда экспедиция поравнялась, спускаясь к мосту, с
городскою гостиницей, кто-то вдруг объявил, что в гостинице, в нумере, сейчас только нашли застрелившегося проезжего и ждут
полицию.
— Есть, есть! — воскликнул с лукавой усмешечкой откупщик. — Но, конечно, нам это мало поможет, если ближайшие наши начальники, то есть
городская и земская
полиция, захотят притеснять нас.
— Wery well! Это очень хорошо для вас, что вы сюда приехали: Америка — лучшая страна в мире, Нью-Йорк — лучший город в Америке. Ваши милые дети станут здесь когда-нибудь образованными людьми. Я должен только заметить, что
полиция не любит, чтобы детей купали в
городских бассейнах.
Трудный был этот год, год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в
полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все
городские новости.
— Мы тысячу людей и пошлем! В Останкине есть своя
полиция, — зачем же нам
городская нужна?
Прохор. Делали. Сестра не одну тысячу посеяла, чтобы скандал этот погасить.
Полиции дано, следователю — дано. Не вышло, значит. Теперь мне
городским головой — не быть, тебе с Людмилой женихов своего круга — не найти, даже и с приданым вашим. Запачкал вас папаша — сукин сын, проходимец! Эх, идиётка…
Однажды вдовушка Сусанна исчезла и ночевать не вернулась. Малгоржан очень тревожился. Прошли еще сутки, а вдовушки нет как нет. Малгоржана уже начинали мучить некоторые темные предчувствия. Он уж замышлял было подавать в
полицию объявку об исчезновении «кузинки», как вдруг на третий день утром Лидинька Затц получила с
городской почты письмо. Хотя это письмо и было адресовано на ее имя, но содержание его относилось ко всем вообще. Это было, в некотором роде, послание соборное.
Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупателями и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы
городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги при передаче обмакивались в уксус. Но, несмотря на все это, чума принимала все более и более ужасающие размеры.